Я думаю, невелик был стыд заболеть. Так в басни бывает: обидели,замертво пала, год встать не могла. То в басни. А наяву дела надо всякиеделать. Под утро, когда рог Славомира погнал нас из постелей, я не сразусообразила, где это я и почему вокруг столько парней, с руганью и зевкаминатягивающих порты. Угли, мерцавшие в очаге, давали света только найти дверь, ия вылетела вон чуть не прежде, чем отроки меня разглядели. Языкатые, они недадут мне проходу, но утро есть утро, я сжала зубы и не пошла близко к костру.Я вновь готова была за себя постоять.

Я видела, как вышел из дому Блуд; знать, я его вчераковырнула, обычно на утреннюю потеху Блуд смотрел свысока. Следом появилсяХаген, любивший спать допоздна, и с ним сам воевода. Мы всегда заставали вождяуже во дворе. Они с Хагеном встали в сторонке, и я не слыхала, о чём у них быларечь, но вождь вдруг стремительно оглядел двор, увидел меня и вновь повернулсяк слепцу, продолжая безропотно слушать, а мне, как давеча ночью, захотелосьспрятаться, скатиться куда-нибудь в щёлку малой горошинкой… Хаген емувыговаривал, и, кажется, я даже знала, за что. Я подумала: зря он это затеял.Не выйдет добра.

Но потом была калёная прорубь и твёрдый морской лёд подбыстрыми пятками, и ярая радость, перетекающая от тела к душе. Котора лечёная –поберегу, сказала я побратиму, и мы схватились бороться. Он первый заметилглазевшего Блуда, подмигнул мне и незаметно поддался. Славный Ярун!.. Впрочем,он-то как раз мог себе это позволить, он не я, ему, парню, всегда простятнеудачу… Он громко и весело завопил о пощаде, барахтаясь с вывернутой рукой.Блуд перестал скалиться и отошёл.

Назад, к крепости, я бежала совсем уже радостно. Даждьбог,восходивший почти по-вешнему рано, победно летел навстречу из-за береговыхкруч. Косища моя была сколота вокруг головы и спрятана в шапку, отрок и отрок,не знавши – не догадаешься. Солнечный луч разит страшилища ночи, молодостьубавляет весу заботам. Я вправду верила, что будет всё хорошо…

В тот день мне был поднесён подарок. Вечером, когда мыубирали столы, сторожевые отроки привели во двор могучего лося, впряжённого всани. А рядом с санками шли два мои брата: старший Мал, наречённый по дедушке,и средний Желан. Братья жались к сохатому и друг к другу, им было не по себе.Ещё бы!.. Я помнила, как сама первый раз входила в эти ворота, косясь то накметей, казавшихся бесчисленными, то на оскаленные черепа наверху. Братья чутьне шарахнулись, когда я побежала к ним через двор, но сразу узнали и обняливдвоём, хлопая по спине. Потом достали материн гостинчик блудному детищу –вязаные копытца. Я прижала к лицу пёструю шерсть, вдохнула домашний запах –слёзы закапали.

Воевода вышел неторопливо. Он коротко, спокойно кивнул,отвечая низко склонившимся братьям. Он не подошёл гладить красных лисиц ибочоночки, даже на холоде пахнувшие мёдом. На то у него Нежата и Славомир.Вождей редко донимает корысть, я имею в виду – настоящих вождей. Им достаетсяглавное: честь.

Лось тоже узнал меня и ласкался, дышал тёплыми ноздрями влицо. Я утирала глаза, а самой хотелось прыгать, бессмысленно хохотать,кататься по снегу. Прежние обиды на братьев казались досадным воспоминанием,малым облачком в хороший солнечный день. Какие обиды? Свои ведь, во всех однакровь. Явись с ними дядька, я и его бы, кажется, расцеловала. Не говоря уж оматери и Белёне.

– Белёна твоя месяц как мужняя, – поблёскиваяглазами, сообщил мне Желан.

Так я и знала! Удивительно только, что сестрица моя,оставшись на выданье, сколько-то медлила. Разве затем, чтобы поневеститься напосиделках, на празднике перелома зимы…

– За кем же? – спросила я почти равнодушно.

– За Собольком, – ответил Желан. Он тоже был радувидеть меня. Я поняла это, когда он добавил: – Званко всем говорил, берёт потебе, на тебя, мол, девка похожа.

Эх! Рассказывать, так без утайки: на самом донце души жалкотренькнула струнка. А может быть?.. Может, зря всё, может, лучше бы мне доитьпегих коров, ходить с полными вёдрами берегом лесных озёр, у которых жилСоболёк?.. Я вспомнила, как он метал нож в Злую Берёзу. Нет. Взял Белёну, ихорошо.

Братья поведали – мужнюю, её сделалось не узнать. Поверишь,что умерла и вновь родилась иным человеком, послушным, ласковым, добрым… Не зрямать говорила, я, старшая, кругом виновата. А басен сколь про младших сестриц,не в очередь изведавших счастье…

Лишь поздно вечером, когда и у братьев, и у Яруна глаза ужесмыкались сами собой, решилась я наконец спросить про Молчана.

– Да вот к тебе хотели свести, – ответилМал. – Не дался, совсем задичал. Воет, в лес бегает. Сказывают, с волчицейслюбился.

Ярун потом говорил, на меня жаль было смотреть, так явзметалась. Пыталась дать братьям варежки или шапку, чтобы Молчан сумел меняразыскать. Еле отговорили. Тогда кинулась собирать какое-то угощение псу, но ис этим не вышло. Мне ли было не знать – ни у кого не возьмёт он еды, лишь уменя…

Красивые меха, привезённые братьями, по строгому счёту клалив кожаные мешки со швами внутри. Славомир сам затягивал каждый крепкойверёвочкой. Потом брал деревянные колобашки, просверленные насквозь, ссоколиными знамёнами князя, выжженными на боках. Продевал концы верёвок, ещёраз завязывал, втягивал узел вовнутрь и запирал деревянными пробками. Теперьвсё, теперь мягкую рухлядь никто не тронет до Ладоги, до самых княжескихключниц.

Мне было любопытно, я подходила смотреть. Славомир – невоевода, он не прогонит. Он даже дал подержать пустотелую колобашку и объяснил,почему никто не вынет мехов, не разрезав завязок или мешка.

– Можно и по-другому, – рассказывал он, улыбаясьнад кучей пушистых, кисло пахнущих шкурок. – Другие люди льют воск иприкладывают перстни с рисунком. Наш обычай мудрей, ведь перстень можноподделать.

Я всё думала, от кого замыкали мешки, кто здесь могпозариться на собранное для князя, – в наших лесах взять песца из ловушки,разнаменовать бортное дерево было почти неслыханным делом… А Славомирпересчитывал искристых бобров и говорил не спеша, и посмеивался в густые усы, идаже я, тугодумная, в конце концов поняла: он был очень рад мне, стоявшейрядом, смотревшей ему в руки. Да. Надобно честно молвить, я струсила. Постоишьвозле такого ещё разочек-другой, он и велит, чтобы я в мужских портах неходила, прялку в руки брала вместо меча и кольчугу на тело белое чтобы непримеряла… для того я против всех ратилась в одиночку?

Заглянувший Ярун позвал чистить рыбу к обеду. Я выскочила водвор, как спаслась. Даже перевела дух. Славомир проводил меня взглядом, япочувствовала, но не оглянулась. Недоставало ещё мне нового страха.Присватается и воеводу сватом приведёт, что делать тогда? К Вадиму в Новый Градна лыжах бежать, как Блуд оттуда к нам прибежал? Больно дорого досталась мневоля, чтобы так запросто её отдавать.

Когда молодая волчица впервые берёт себе волка, из целогогона она оставляет не обязательно самого рослого, самого сильного и даже самогоярого. Оставляет того, о ком тихо шепнёт безошибочное чутьё: с ним,единственным, логово до самой смерти будет уютным и волчата родятся, чтоколобки. Где же бродил он, зеленоглазый мой одинец, какую добычу искал всумеречном лесу, о чём плакался звёздам? С Молчаном сошёлся под ёлками,спрашивал обо мне? Или не спрашивал – сразу в глотки вцепились?.. Молчан былкак я: в лес жить не шёл и собак чуждался, собаки боялись его, волки непринимали. А вот волчица переступила вражду, не погнала… Я вживе увиделаподсмотренное разок на охоте. Серую невесту, лукаво припадавшую в снегу напередние ноги, чтобы вдруг шлёпнуть по носу лапой рослого жениха, запорошитьему смеющуюся морду и отскочить, взвиться выше кустов в весёлом, лёгком прыжке…Я была совсем близко, но волки не чуяли, а может, и чуяли, на них об эту порудерево падай, ухом не поведут. Большуха дядькина шубу просила, и у обоих звереймех был на заглядение, утонет ладонь, пока нащупаешь тело… я так и ушла сострелою на тетиве, ушла навстречу попрёкам и укоризне. Я просто представила,как две шкуры тянулись бы друг к другу с распялок. А теперь думала – может, намоего волка охотник набрёл жестокосердней меня?..